Тихий американец - Страница 31

– А вы умеете обращаться с автоматом?

– Нет.

– Вот и хорошо. Я тоже. Надеюсь, он заряжен, – ведь нам его не зарядить.

Часовые безмолвно примирились с потерей автомата. Один из них положил винтовку на колени; другой прижался к стене и закрыл глаза, веря, как в детстве, что от этого станет невидимым. Может, он был рад, что избавился от всякой ответственности. Где-то вдалеке снова застучал автомат – три очереди, а потом тишина. Второй часовой крепче зажмурил глаза.

– Они не знают, что мы не умеем им пользоваться, – сказал Пайл.

– Предполагается, что они на нашей стороне.

– Какой это «нашей»? Вы говорили, что не желаете стоять на чьей-либо стороне.

– Touche , – усмехнулся я. – Жаль, что об этом не знают вьетминцы.

– А что происходит внизу?

Я снова процитировал завтрашний номер «Экстрем ориан»: «Прошлой ночью в пятидесяти километрах от Сайгона вьетминские партизаны атаковали и временно захватили один из наших постов».

– Вам не кажется, что в поле было бы безопаснее?

– Там слишком сыро.

– Вы так спокойны, – удивился Пайл.

– Я до смерти напуган… но дела обстоят лучше, чем можно было ожидать. В одну ночь они обычно не нападают больше, чем на три поста. Наши шансы повысились.

– Что это такое?

Послышался шум тяжелой машины, идущей в сторону Сайгона. Я подошел к амбразуре и выглянул как раз в тот миг, когда мимо проходил танк.

– Патруль, – сказал я. Башенное орудие поворачивалось то в одну, то в другую сторону. Мне хотелось окликнуть солдат, но какой в этом был толк? У них в машине не было места для двух никчемных штатских. Земляной пол дрожал, пока танк проходил мимо, потом все стихло. Напрягая зрение, я поглядел на часы – восемь пятьдесят одна; мне хотелось засечь время, когда покажется вспышка. Слушая, скоро ли загрохочет гром, определяют, как далеко ударила молния. Прошло около четырех минут, прежде чем пушка открыла огонь. Мне послышался ответный выстрел из базуки , затем настала тишина.

– Когда они вернутся, – сказал Пайл, – мы попросим подбросить нас в лагерь.

Пол у нас под ногами задрожал от взрыва.

– Если они вернутся, – уточнил я. – Похоже на то, что это была мина.

Когда я снова взглянул на часы, они показывали девять пятнадцать, а танк все не возвращался. Стрельбы больше не было слышно.

Я сел рядом с Пайлом и вытянул ноги.

– Давайте соснем, – предложил я. – Все равно делать больше нечего.

– Меня беспокоят часовые, – сказал Пайл.

– Пока нет вьетминцев, можете не беспокоиться. Для верности положите автомат себе под ногу. – Я закрыл глаза и постарался себе представить, что сижу где-нибудь в другом месте… ну хотя бы в купе четвертого класса: их было много на германских железных дорогах до прихода Гитлера, в дни, когда я был молод и мог, не печалясь, просидеть хоть целую ночь и когда душа моя была полна надежд, а не страха. В этот час Фуонг готовила мне вечерние трубки. Ждет ли меня письмо?.. Я надеялся, что не ждет, – ведь я знал, что там будет написано, а пока его нет, можно помечтать о несбыточном.

– Вы спите? – спросил Пайл.

– Нет.

– Не втащить ли нам лестницу наверх?

– Я понимаю, почему они этого не делают. Лестница – единственный путь на волю.

– Хоть бы вернулся танк.

– Теперь уж он не вернется.

Я старался смотреть на часы как можно реже, но промежутки всегда оказывались куда короче, чем я предполагал. Девять сорок, десять пять, десять двенадцать, десять тридцать две, десять сорок одна.

– Не спите? – спросил я у Пайла.

– Нет.

– О чем вы думаете?

Пайл помедлил.

– О Фуонг, – сказал он.

– Что именно?

– Просто думаю о том, что она сейчас делает.

– Могу вам сказать. Она решила, что я остался на ночь в Тайнине – со мной это случалось. Сейчас она лежит в постели, зажгла ароматную палочку, чтобы отогнать москитов, и рассматривает картинки в старом номере «Пари-матч». Как и у всех француженок, у нее слабость к английской королевской семье.

Он сказал с грустью:

– Хорошо знать о ней все наверняка. – Я представил себе, как его по-собачьи ласковые глаза вглядываются в темноту. Его бы окрестить Фиделькой, а не Олденом.

– Да и я, собственно, не могу ни за что поручиться, но надеюсь, что это так. Что ж ревновать, делу все равно не поможешь. «От вора нет запора».

– Я вас просто ненавижу, Томас, когда вы так говорите. Знаете, какой я вижу Фуонг? Чистой, как цветок.

– Бедный цветок, – сказал я. – Кругом так много сорняков.

– Где вы с ней познакомились?

– Она танцевала с посетителями «Гран монд».

– Танцевала за деньги! – воскликнул он, словно самая мысль об этом причиняла ему страдания.

– Вполне почтенная профессия, – заявил я. – Не огорчайтесь.

– Вы такой бывалый человек, Томас, просто ужас.

– Я такой старый человек, просто ужас. Поживете с мое…

– У меня еще никогда не было девушки, – сказал Пайл. – В настоящем смысле слова. Не было настоящего романа.

– Вы, американцы, слишком любите свистеть. У вас на это уходят все силы.

– Я ни с кем так откровенно не говорил.

– Вы еще молоды. Вам нечего стыдиться.

– А у вас, наверно, была уйма женщин, Фаулер?

– Что значит «уйма»? Четыре женщины – не больше – были мне дороги… или я им. Остальные сорок с лишним… просто диву даешься, к чему это! Ложные представления о гигиене и о том, как нужно вести себя в обществе.

– Вы уверены, что они ложные?

– Хотел бы я вернуть те ночи. Я ведь все еще влюблен, Пайл, а уже здорово поизносился. Ну, конечно, дело было еще и в самолюбии. Не сразу перестаешь гордиться тем, что тебя желают. А впрочем, один бог знает, чем тут гордиться: кого только вокруг не желают!